Духовная культура средневековой Руси - А. И. Клибанов

Итак, функция власти противопоставлена бесчинию, противопоставлена произволу, обусловленному господством «терпения». Чей произвол имеет в виду Карпов? Сильных! Угнетателей! Произволу должна быть противопоставлена воля, но воля, облеченная в закон. В закон? Но ведь постановка вопроса у Карпова несколько иная, а именно: что лучше для долгоденствования (и благоденствования) общества — правда или терпение? Да, закон: «…в сем смертном мире всеща будуть злии меж добрых смешны, и всеща добрии постражуть спротивъства от злых. Сего ради законом быти нужа бе, да тех (законов. — А К.) страхом человеческая дерзость запретится… Того ради даны законы да не кто силне вся възможет»[509].

Итак, закон, но рядом с понятием закона у Карпова неизменно фигурирует «правда», «…но показах токмо, — пишет Карпов, — коль потребна суть во всяком гражаньстве правда и законы ко исправлению неу стройных…«[510]. Еще: «долготръпе- ние в людех без правды и закона общества добро разъруша- ет…«[511] И еще: «…всяк град и всяко царьство, по Аристотелю, управлятися имать от начальник в правде и изъвестными законы праведными…«[512]

Итак, правда и закон. «По Аристотелю». Отсылка точная. У Аристотеля, в «Никомаховой этике», но уже не в десятой, а в пятой книге читаем: «Правда и справедливость — одно и то же, и обе они хороши; но правда лучше справедливости. Затруднение же возникает в силу того, что правда, будучи справедливостью, не справедлива в смысле буквы закона, а есть исправление законной справедливости («законная справедливость» у Аристотеля — «законы праведные» у Карпова). Причина в том, что всякий закон — общее положение, а относительно некоторых частностей нельзя дать верных определений»[513].

Пусть нас не смущает, что Аристотель сопоставляет и различает не закон и правду, а справедливость и правду. Дело в том, что закон Аристотель рассматривает как выражение справедливости, как ее правовую форму и норму. Поскольку Карпов действительно следует за Аристотелем в различении категорий закона (справедливости) и правды, надо принять во внимание, что последняя определяется у Аристотеля как индивидуализация законной нормы, как применение общей нормы закона в соответствии с особенностями самого объекта закона. Что Карпов пользуется понятием правды в точном смысле, как она определяется Аристотелем, следует из формулировки: «правда есть потребна во всяком градском деле и царстве… по ней же единому комуждо еже свое есть въздается…«[514]

Карпов пользуется еще и понятием «милость»: «И сиа вся бывают правдою, и милостью и истинною… Милость бо без справды малодушьство есть, а правда без милости мучительство есть, и сиа два разрушают царьство и всяко градосожительство». И это понятие мы находим у Аристотеля, а именно в шестой книге «Этики к Никомаху»: «Правда есть правильное суждение о должном, требующее снисходительного отношения к людям»[515].

Итак, устанавливается, что объем сочинений Аристотеля, известных Карпову и адекватно им усвоенных, включал десятую, пятую и шестую книги «Никомаховой этики». Ограничивается ли знание Карповым сочинений Аристотеля одной «Никомаховой этикой» (в целом или тремя названными книгами)? В чем политический пафос «Послания» Карпова? В противопоставлении «правды», ^закона», «милости» — «терпению», «долгодушеству терпения». Кажется, Карпов не выдвигает альтернативы монархической форме правления, ибо в его идеале — монархическое государство, основанное на законе, правде и милости. Именно в «Никомаховой этике» Аристотель высказывался в пользу монархии как наилучшей государственной формы. Но в пределах монархической формы правления Аристотель решительно противопоставил собственно монархии ее же извращенную форму, а именно: тиранию. Критерием различения являлось у него то, что монарх преследует как высшую цель (чем и оправдывает свое назначение) общую пользу, тоща как тиран преследует своей властью достижение личных целей и таким образом является деспотом. Из всех форм государственного устройства наихудшей Аристотель считает тиранию. Тирания характеризуется отношениями деспота и рабов, превращением в рабов всех свободных граждан. Подвластные — не граждане, они только рабы. Единственная и исчерпывающая «добродетель» раба — терпение. Но все эти вопросы Аристотель рассматривает не в «Никомаховой этике», а в «Политике».

Картина общественного состояния и нравов, продуцированная «терпением», весь строй жизни «под терпением» характеризуется Карповым так: «Много ныне в мире в наши время на льсгей и лукавьствы… ныне ум строптивы злых не поучается ползу чинити (основной критерий тиранической власти по Аристотелю. — A if.)… Ныне брани везде…«[516]. В «Политике» Аристотель пишет: «Тирану следует возбуждать среди сограждан взаимную борьбу и ссоры, вооружать друзей против друзей, простой народ против знати, богачей против богачей. В виды тирана входит также разорять своих подданных»[517]. Сказано и о лести: «…тираны любят все дурное в людях, когда им льстят, они этому и рады; а льстить разве станет какой‑либо свободомыслящей человек»?[518] Сказано и о том, как пользует тиран то, что названо у Карпова «долгодушием тръпения»: «…тиран стремится к проведению трех целей: 1. вселить малодушное настроение в своих подданных… 2. поселить в среду своих подданных взаимное недоверие… 3. лишить подданных политической энергии»[519].

Аристотель сказал о тиранах, что о них думал. Карпов сказал то же самое, но считаясь с правилом, которое формулировал в начале «Послания»: «Аще хощеши…иного да млъчит — первие сам умълчи…» Мы можем судить по Аристотелю, о чем умолчал Карпов. Любопытна сама «фигура умолчания». Аристотель показывает тирана во всей бесчеловечности и отвратительное™ его деспотизма. Карпов показывает состояние общества, которому «под тръпением жити уставиши», и читателю самому представляется составить образ тирана.

Умолчания Карпова относились к возможностям более широкого и острого использования античной философии (а поскольку в Послании Карпов опирается на Аристотеля, то философии Аристотеля), на что содержится указание в самом «Послании». Карпов пишет: «Зане убо сиа доволна видется, и аще реку множайша, тоща нечто тая язычская и чюжа быти речеши»[520]*.

Мы приходим к выводу, что Карпов знал не одну «Этику к Никомаху», но и «Политику» Аристотеля. Сверх изложенного в пользу этого вывода говорит и то, что именно в «Политике» (в пятой книге) находим рассуждения Аристотеля о принципе умеренности, которым устанавливается устойчивость монархии, и что уклонение от него как в сторону ослабления, так и в сторону усиления равно ведет к разрушению всего ее строя. Это положение сформулировано Карповым точно и лапидарно: «Милость бо без справды малодушьство есть, а правда без милости мучительство есть, и сиа два разрушают царство и всяко градосожительство»[521]. Все «Послание» Карпова, на наш взгляд, проникнуто духом античной философии, социологии, вообще античной культуры, доказательство чего, однако, увело бы нас слишком далеко в сторону от нашей непосредственной задачи. Ограничимся замечанием, что в анализе «Послания» Карпова мы шли путем, указанным В. Ф. Ржигой: «Даже с первого взгляда можно отметить знакомство Карпова с классической литературой. Карпов не только цитировал Аристотеля, на что он указывает и сам, но, несомненно, читал и других классиков. В описании зла современной ему общественной жизни мы встречаем две строки, которые представляют собой не что иное, как дословный перевод из Метаморфозы Овидия о четырех веках»[522].

Каков же положительный политический идеал Карпова? Монархия, управляемая законом общей пользы, на страже которого стоят монарх, его правители и судьи, «начальства» всех степеней, удовлетворяющие своему назначению постольку, поскольку реализуют в своей деятельности закон общей пользы[523]. Итак, идеальный монарх. «Игрец Давид», «соединяющий к согласию и к соединению сладости бряцания» все отрасли государственного управления. Но что есть «общая польза»? Программы социальных преобразований Карпов не дает. Он идет «от противного», как до него и после него мыслили и представители русской народной утопии, которым взамен Аристотеля и Овидия служили апокрифы и Толковая Палея. Не должно быть деспотизма, не должно быть угнетения сильным слабого, не должно быть взаимной вражды, лести, обмана, порока. Не должно быть социального хаоса, в который деспотизм поверг окружающий мир. «От сих бо цело уразумел еси, — пишет Карпов, — коль вредными и неугодными стезями хромыми ногами, слепыма очима она земная власть и все естество человечьское ходить ныне»[524]. Общее благо, провозглашаемое Карповым, основывается не на общности благ, не на равенстве благ; социальная спецификация в «идеальном государстве», судя по «Посланию», сохраняет отношения господства и подчинения.